плохо. Я только порчу хлеб!
Сперва отец разговаривал с баем сдержанно, но поскольку бай не унимался, отец не вытерпел и начал наступать сам:
— Вряд ли ты, Салим-ага, найдёшь работников лучше, чем наша семья. Но если тебе не нравится наша работа, на тебе свет клином не сошелся. Пойдем к другому хозяину, который не будет нас попрекать так долго и незаслуженно.
Тут Салим-бай уже заговорил по-другому:
— Не горячись, я не хотел тебя обидеть, Галиахмет. Я только хочу, чтобы в поле не оставались колосья. Каждый хозяин заботится о том, чтобы его рожь была чисто убрана.
Потом Салим-бай перевел разговор на погоду, вспомнил прошлый дождь. И начал прощаться.
Стук колёс его тарантаса затих, и мы вздохнули свободно.
Отец был очень доволен, что осадил бая.
— Как разошелся! И это плохо, и то плохо! Думает, раз он богатый — ему всё позволено, может зря обижать честных людей. Да не на такого напал. Я ему не спустил. А когда он понял, что не очень-то мы в нём нуждаемся, — сразу на попятный!
— Ещё бы! — усмехнулась мать. — Дорого ему обойдётся, если мы уйдем. Пока будут искать новых работников, рожь осыплется. А мы без него не пропадём. Вчера я встретила жену Ахмет-бая. Говорит: «Поработали бы у нас, нам нужны хорошие жнецы».
— Все знают, что мы хорошие жнецы, — гордо выпрямился отец. — Вот Николай тоже ищет работников. Предлагал мне за десятину по восемь рублей и еще, говорит, дам фунт сахару и четвертушку чая.
Мы с сестрой Салимэ переглянулись. Оказывается, такие жнецы, как в нашей семье, нарасхват!
И снова заговорил отец:
— Не часто выпадает такой урожайный год, когда бедняки вроде нас смогут на заработанные деньги купить себе необходимое. Будем работать, сколько хватит сил!
И снова зашуршали соломины, срезаемые серпами.
Мой новый серп будто стал острей, да и мои руки двигались быстрей. По-моему, мы оба были довольны друг другом.
Мы жали молча, и каждый думал о своем: отец — о самоваре, мать — о корове, сестра — о шали, я — о бешмете, который заработаю своим серпом, когда научусь жать.
Хорошо бы в новом бешмете пойти в школу!
Очень мне хочется, чтоб он был красным. Самый на свете красивый красный цвет.
1926 г.
Наемный работник
Перевела Н. Надеждина
Тогда я был еще совсем маленьким. Мои родители находились в услужении у бая Кабирова. Отец служил и кучером, и конюхом, и дворником, должен был выполнять всё, что прикажет хозяин.
А мать не только стряпала на кухне у бая, но и доила его коров, стирала бельё, ей доставалась самая грязная работа.
Дом Кабирова стоял в центре города. Богатый, красивый дом. Но мы жили в одном из маленьких флигелей, построенных рядом с конюшнями. Задняя стена флигелька примыкала к высокому каменному забору.
Да и сам наш дом был похож на каменный сарай. Свет в него проникал скупо через два маленьких окошка, выходивших во двор. Большую половину дома занимала торчавшая посредине печь. Мы ютились на широких, сколоченных из длинных досок нарах.
У дверей была клеть, в которой весной держали телят.
Моей обязанностью было нянчить сестренку, еще меньше меня.
Я нянчил её в одиночестве. Родителей мы почти не видели. Они были заняты у бая с раннего утра до позднего вечера.
Когда мы с сестрёнкой просыпались, родителей уже не было дома. Они заглядывали только к обеду, чтоб наспех попить чаю. Но это не всегда им удавалось.
В окошко слышался резкий стук:
— Эй, вы там, выходите! Дело есть! Хозяин зовёт.
И отец с матерью уходили, не допив налитый чай, не смели ослушаться бая.
Вечером они возвращались поздно, когда мы с сестренкой уже спали. Сквозь сон я слышал, как они разуваются, устало позёвывая.
Но, бывало, и ночью прибегала прислуга и будила отца, чтоб передать ему новый приказ бая:
— Дед Ахмуш, проснись, вставай побыстрей! У бая гости. Бай велел запрячь вороного и развезти гостей по домам.
— Они всю ночь гуляли, пили, ели, теперь спать завалятся, а бедному человеку даже поспать нельзя! — ворчал отец.
Неохотно взяв сбрую, он покорно шёл к двери.
Я не помню, чтобы когда-нибудь мой отец и мать были весёлыми. Может быть, причина заключаясь в словах, которые они часто повторяли: «Сколько ни трудись, доброго слова не услышишь, „спасибо“ тебе хозяева не скажут».
Однажды ночью меня разбудил плач матери. Она плакала так горько и громко, что сон у меня как рукой сняло.
Плача, она разговаривала сама с собой: «Да будь ты чище, чем вода в ручье, белей молока — все равно тебя очернят. Лучше умереть, чем служить им, проклятым!»
В это время домой вернулся отец. Озабоченный, хмурый. Я понял: что-то недоброе случилось, и уже не мог заснуть.
Отец долго молча сидел на нарах. Потом тяжело вздохнул и спросил:
— Кто мог их взять? И сколько же денег пропало? Я слышал, будто бы десять рублей. А может, и больше?
И мать, рыдая, стала рассказывать:
— Кто взял? Конечно, хозяйский сыночек Габдулла. Я своими глазами видела, как он схватил деньги и вышел. И бумажку разглядела: десять рублей. А когда я сказала об этом хозяйке, она на меня набросилась: «Не возьмёт мой сын, не возьмёт! Это ты сама украла и хочешь всё свалить на безвинного ребёнка. Это вы крадёте потому, что вы — нищие, голь, а у него всё есть. Зачем ему красть?»
Отец еще больше расстроился:
— Надо уходить отсюда, искать новое место. Только вот задаток держит. Как только смогу вернуть задаток, ни одного дня здесь не задержимся. А пока придётся терпеть.
Ещё долго шептались отец с матерью. Я устал прислушиваться и уснул.
А на другой день из окошка нашего дома я видел, как оскорбили моего отца.
Отец подметал двор.
На двор въехала хозяйская пролётка. Кабиров мог ездить и без кучера. Он хорошо правил лошадьми сам.
Выскочив из пролётки, бай Кабиров быстро подошёл к моему отцу и начал его ругать:
— Чёрт! Почему не проверил, когда запрягал лошадь? Из-за тебя я мог искалечиться!
Потом я узнал, почему бай Кабиров рассердился на моего отца. В дороге у него порвались вожжи, лошадь круто повернула в сторону, и пролётка чуть было не опрокинулась.
— Если взялся мне служить, так служи как следует. Или убирайся на все четыре стороны и не показывайся мне на глаза. Плохому конюху скатертью дорога! —